Нота «да»

Когда тебе двадцать или двадцать пять, старые вещи только раздражают. А потом начинаешь их понимать. Вслушиваться. Прикасаться сердцем. Случилось это и с Юрой, вернее, Юрием Кирилловичем. Вещи из прошлого вдруг обступили его со всех сторон, заговорили, тесня друг друга, каждая о своём. Доставшаяся по наследству квартира деда и бабушки полностью из них состояла.

Вот, например, деревянная лошадка. Сначала на ней качался отец, потом брат отца – дядя Володя, а после и он, маленький Юрик. А вот прибор для выжигания и покрытые лаком дощечки с трогательными надписями: «Дедушке в день рожденья», «Счастливого Нового года», и – сделанная в первом классе: «З Днём Победы!» Писал сам, а мама потом увидела и ахнула: «Ошибка!». Тогда Юра прямо сверху написал «С», и вместо буквы получилась неваляшка, похожая на цифру «8»…

Рассматривая дощечки, Юрий вышел из кладовой в гостиную, в полумраке (шторы были задёрнуты) на что-то присел, думая, что это ручка кресла. Бам! – по дому раскатился сердитый басок возмущённой непочтительным прикосновением клавиши.

— Эй, ты чего ругаешься? – от испуга Юра даже подскочил. — Я и забыл, что ты тут…

Бабушкино пианино молчало лет десять. Дед так и не приделал сломанную крышку, и пожелтевшие клавиши выглядели по-старчески жалобно. Из музыкального инструмента оно превратилось в предмет мебели – нечто среднее между столом и подставкой для других ненужных вещей.

Дед почему-то не продал его, хотя терпеть не мог музыки, пока бабушка была жива. Пианино напоминало бабушке молодость, пору её успеха, когда ей сулили славу выдающейся музыкантши. Всем этим она попрекала дедушку в минуты ссор, сопровождая речь обычным в этом случае «И на что я всё это променяла?».

В знак протеста и одиночества она иногда садилась за инструмент и играла Бетховена. Юра смутно помнил ощущение холодка в животе, неизменно, как от грозы, возникавшее от её музыки. Музыка была красноречива, и дед уходил на рыбалку… Выходит, пианино и раньше бывало сердитым.

Неосторожным движением Юра смахнул с инструмента листочек бумаги. На нём размашистым дедовым почерком было написано: «Настройка фортепиано. Артур Суренович», под надписью темнели цифры телефона. «Странно, — подумал Юра, — зачем деду понадобилось оживлять инструмент?»

Он бродил и бродил по квартире, думая, что делать со свалившимся на него прошлым. В окружении воспоминаний он чувствовал себя маленьким. Правда, в детстве здесь звучали любимые голоса, день и ночь ворковал радиоприёмник, пахло борщом и котлетами, стрекотала швейная машинка, а сейчас дом смотрел угрюмо, недружелюбно, словно чувствуя, что скоро всё переменится навсегда.

Наследство «свалилось» на Юрия Кирилловича кстати: он собирался жениться. Правда, Олеся, его избранница, ещё об этом не знала. Прежде он надеялся свить для неё гнездо. Почему-то вить его здесь было тяжело, но и продавать всё это — значило «предавать».

…Прошло несколько месяцев, Юрий привёл квартиру в порядок, раздав многочисленным родственникам и знакомым всё, что могло бы им пригодиться. Желающих забрать пианино пока не было, но с этим он не спешил. Юра даже отреставрировал инструмент, пригласив фортепьянного мастера Артура Суреновича то ли для того, чтобы всё-таки потом продать, то ли из уважения к последнему желанию деда.

Мастер долго и кропотливо перебирал древнюю механику, оживил и восстановил внешний облик инструмента придав былой шарм, повторяя, что данный уникальный Берхштейн еще долго будет служить. Правда, вдумываться в пророчества Артура Суреновича было некогда. Сейчас Юрию предстояли дела поважнее.Сегодня вечером он ждал Олесю, чтобы поговорить об их будущем.

…Она вошла смущённая и счастливая, будто сразу всё поняла. Вошла и словно разгладила пальчиком холодноватую фольгу торжественной тишины. Поставила на стол корзинку с душистой антоновкой («Это тебе – от бабушки»), как умеют только женщины, долгим, но не пристальным взглядом окинула  арку коридора, кухню прошла в гостиную. Там побродила вдоль книжного шкафа, глянула в окно, постояла у фотографий. Потом, от чего-то усмехнувшись, подошла к пианино и в задумчивости нежно притронулась к клавишам.

Звук получился совсем Олесин – мелодичный и переливчатый, такой же, как её походка, улыбка, голос.

— Хороший инструмент, — обернувшись через плечо, сказала Олеся, —   прислушайся, как чисто звучит!

Она наиграла небольшой музыкальный фрагмент.

— Нет, это же прелесть!

«Это ты прелесть», — думал Юра, любуясь её сосредоточенным лицом, склонённой головой, порхающими пальцами.

— Ты о чём-то хотел поговорить? – закончив играть, спросила порозовевшая от смущения Олеся.

Вместо ответа Юра нажал низкое «до».

«О чём?» — нажатием пальцев на клавиши будто спросила она.

«Ты будешь… — наиграл он, сделал паузу, опустил глаза и, наконец, решившись, быстро завершил свой бессловесный вопрос, — моей женой?»

Олеся встряхнула головой и уже одними глазами спросила, правильно ли она догадалась.

Юра робко кивнул, и по его глазам, по ставшему детским лицу и застывшей на нём блаженной улыбке она поняла, что догадка была верна.

Тогда Олеся стремительно повернулась лицом к пианино и озвучила троекратное «да».

— Что-то я не знаю такой ноты… — переполненный счастьем, сквозь улыбку сказал Юра. – Это нота «до»?

— Это нота «да», — прошептала Олеся.

Читайте также:

• О споре пожилого мастера со своим учеником о престижности профессии настройщика фортепиано.
• Если научиться слушать, то многое в жизни встанет на свои места.
• Иногда реставрация требуется не только пианино, но человеческой душе.